Неточные совпадения
После короткого совещания — вдоль ли, поперек ли
ходить — Прохор Ермилин, тоже известный косец, огромный, черноватый мужик, пошел передом. Он
прошел ряд вперед, повернулся назад и отвалил, и все стали выравниваться за ним,
ходя под гору по лощине и на гору
под самую опушку леса.
Солнце зашло за лес. Роса уже пала, и косцы только на горке были на
солнце, а в низу, по которому поднимался пар, и на той стороне шли в свежей, росистой тени. Работа кипела.
Несколько борзых собак — одни тяжело дышали, лежа на
солнце, другие в тени
ходили под коляской и бричкой и вылизывали сало около осей.
— Да, царь и ученый: ты знаешь, что прежде в центре мира полагали землю, и все обращалось вокруг нее, потом Галилей, Коперник — нашли, что все обращается вокруг
солнца, а теперь открыли, что и
солнце обращается вокруг другого
солнца.
Проходили века — и явления физического мира поддавались всякой из этих теорий. Так и жизнь: подводили ее
под фатум, потом
под разум,
под случай — подходит ко всему. У бабушки есть какой-то домовой…
По дороге везде работали черные арестанты с непокрытой головой, прямо
под солнцем, не думая прятаться в тень. Солдаты, не спуская с них глаз, держали заряженные ружья на втором взводе. В одном месте мы застали людей, которые
ходили по болотистому дну пропасти и чего-то искали. Вандик поговорил с ними по-голландски и сказал нам, что тут накануне утонул пьяный человек и вот теперь ищут его и не могут найти.
Нужно ли вам поэзии, ярких особенностей природы — не
ходите за ними
под тропики: рисуйте небо везде, где его увидите, рисуйте с торцовой мостовой Невского проспекта, когда
солнце, излив огонь и блеск на крыши домов, протечет чрез Аничков и Полицейский мосты, медленно опустится за Чекуши; когда небо как будто задумается ночью, побледнеет на минуту и вдруг вспыхнет опять, как задумывается и человек, ища мысли: по лицу на мгновенье разольется туман, и потом внезапно озарится оно отысканной мыслью.
А в зимний день
ходить по высоким сугробам за зайцами, дышать морозным острым воздухом, невольно щуриться от ослепительного мелкого сверканья мягкого снега, любоваться зеленым цветом неба над красноватым лесом!.. А первые весенние дни, когда кругом все блестит и обрушается, сквозь тяжелый пар талого снега уже пахнет согретой землей, на проталинках,
под косым лучом
солнца, доверчиво поют жаворонки, и, с веселым шумом и ревом, из оврага в овраг клубятся потоки…
Автомобиль бешено удирал от пожарного обоза, запряженного отличными лошадьми. Пока не было телефонов, пожары усматривали с каланчи пожарные. Тогда не было еще небоскребов, и вся Москва была видна с каланчи как на ладони. На каланче,
под шарами,
ходил день и ночь часовой. Трудно приходилось этому «высокопоставленному» лицу в бурю-непогоду, особенно в мороз зимой, а летом еще труднее:
солнце печет, да и пожары летом чаще, чем зимой, — только гляди, не зевай! И
ходит он кругом и «озирает окрестности».
И разве он не видал, что каждый раз перед визитом благоухающего и накрахмаленного Павла Эдуардовича, какого-то балбеса при каком-то посольстве, с которым мама, в подражание модным петербургским прогулкам на Стрелку, ездила на Днепр глядеть на то, как закатывается
солнце на другой стороне реки, в Черниговской губернии, — разве он не видел, как
ходила мамина грудь и как рдели ее щеки
под пудрой, разве он не улавливал в эти моменты много нового и странного, разве он не слышал ее голос, совсем чужой голос, как бы актерский, нервно прерывающийся, беспощадно злой к семейным и прислуге и вдруг нежный, как бархат, как зеленый луг
под солнцем, когда приходил Павел Эдуардович.
Но утром днесь поглядаю свысока на землю сего Пизонского да думаю о делах своих, как вдруг начинаю замечать, что эта свежевзоранная, черная, даже как бы синеватая земля необыкновенно как красиво нежится
под утренним
солнцем и
ходят по ней бороздами в блестящем пере тощие черные птицы и свежим червем подкрепляют свое голодное тело.
Заснув крепким сном, он проснулся
под вечер; в жарком воздухе комнаты таял,
пройдя сквозь ставень, красный луч
солнца, в саду устало перекликались бабы, мычало стадо, возвращаясь с поля, кудахтали куры и пугливо кричали галчата.
Ведь ты видишь простую чистоту линий, лишающую строение тяжести, и зеленую черепицу, и белые стены с прозрачными, как синяя вода, стеклами; эти широкие ступени, по которым можно
сходить медленно, задумавшись, к огромным стволам
под тенью высокой листвы, где в просветах
солнцем и тенью нанесены вверх яркие и пылкие цветы удачно расположенных клумб.
Однажды, пригорюнясь, сидел я у окна и смотрел на склонявшееся к закату весеннее
солнце, как вдруг кто-то большою, твердою, тяжелою походкой
прошел мимо окна и ступил на крыльцо флигеля так, что ступени затрещали
под его ногами.
У Карганова в роте я пробыл около недели, тоска страшная, сражений давно не было. Только впереди отряда бывали частые схватки охотников.
Под палящим
солнцем учили присланных из Саратова новобранцев. Я как-то перед фронтом показал отчетливые ружейные приемы, и меня никто не беспокоил.
Ходил к нам Николин, и мы втроем гуляли по лагерю, и мне они рассказывали расположение позиции.
Они
проходят по террасе в дверь отеля, точно люди с картин Гогарта: [Гогарт Вильям (1697–1764) — английский художник, в картинах которого проявились острая наблюдательность, тонкое понимание натуры и склонность к сатире.] некрасивые, печальные, смешные и чужие всему
под этим
солнцем, — кажется, что всё меркнет и тускнеет при виде их.
Прошел уж и лед на Волге. Два-три легких пароходика пробежали вверх и вниз… На пристанях загудела рабочая сила… Луга и деревья зазеленели, и
под яркими, приветливыми лучами животворного
солнца даже сам вечно мрачный завод как-то повеселел, хотя грязный двор с грудами еще не успевшего стаять снега около забора и закоптевшими зданиями все-таки производил неприятное впечатление на свежего человека… Завсегдатаям же завода и эта осторожная весна была счастьем. Эти желтые, чахлые, суровые лица сияли порой…
Ночью
под самый Петров день у нас есть обычай не спать.
Солнце караулят. С самого вечера собираются бабы,
ходят около деревень и поют песни. Мужики молодые тоже около баб.
К красну
солнцу наконец
Обратился молодец:
«Свет наш солнышко! ты
ходишьКруглый год по небу, сводишь
Зиму с теплою весной,
Всех нас видишь
под собой.
Солнце уже зашло за макушки березовой аллеи, пыль укладывалась в поле, даль виднелась явственнее и светлее в боковом освещении, тучи совсем разошлись, па гумне из-за деревьев видны были три новые крыши скирд, и мужики
сошли с них; телеги с громкими криками проскакали, видно, в последний раз; бабы с граблями на плечах и свяслами на кушаках с громкою песнью
прошли домой, а Сергей Михайлыч все не приезжал, несмотря на то, что я давно видела, как он съехал
под гору.
Вся жизнь серых пассажиров парохода
проходит на виду, за этою решеткой. Стоит ли над морем яркое тропическое
солнце, свистит ли ветер, скрипят и гнутся снасти, ударит ли волной непогода, разыграется ли грозная буря и пароход весь застонет
под ударами шторма, — здесь, все так же взаперти, прислушиваются к завыванию ветра сотни людей, которым нет дела до того, что происходит там, наверху, и куда несется их плавучая тюрьма.
Когда
проходили мимо девок, раскинувшихся
под сосною на земле, Прасковья взглянула на них, на
солнце и проворчала, остановись...
Недаром царь любит Псару, недаром все люди
ходят в свете Псару, недаром все кланяются Псару! Кто, кроме Псару, сумел бы так ловко спровадить бездельников! А теперь узнайте, что сейчас здесь будет сам божественный сын Ра! Приготовьте пути сокрушителю врагов, могущественному быку, который любит истину! Ибо он уже появился
под порталом Пирауи, подобно
солнцу, восходящему утром на востоке неба, чтобы залить весь мир своими лучами!
Направо забелел маленький городок на Яве. Это Анжер. Корвет
проходил близко, и Ашанин увидал громадные баобабы, стоявшие у самого берега и покрывающие своей могучей листвой огромное пространство;
под каждым деревом-великаном могло бы укрыться от
солнца несколько сотен людей…
Префект-поручик водил Ашанина в деревню, показывал бедную жизнь анамитов, рассказывал о своих предположениях, о надеждах. Он был крайне гуманный человек и «анамитист», как насмешливо звали его многие товарищи. Он недурно объяснялся по-анамски, стрелял из лука, привык, как и анамиты,
ходить под палящим
солнцем без шапки и искренне желал сделать жизнь подчиненного ему населения сносной. Но большая часть анамитов разъехалась.
К таким симпатичным портам принадлежал и Гонолулу, и когда ранним прелестным утром «Коршун» тихим ходом выбрался из лагуны,
проходя мимо стоявших на рейде судов, все — и офицеры и матросы — смотрели на этот маленький городок, утопавший в зелени и сверкавший
под лучами
солнца, с нежным чувством, расставаясь с ним не без сожаления.
Под эти слова воротились люди Божии. Они были уже в обычной одежде. Затушив свечи, все вышли. Николай Александрыч запер сионскую горницу и положил ключ в карман.
Прошли несколько комнат в нижнем этаже… Глядь, уж утро, летнее
солнце поднялось высоко… Пахнуло свежестью в растворенные окна большой комнаты, где был накрыт стол. На нем были расставлены разные яства: уха, ботвинья с осетриной, караси из барских прудов, сотовый мед, варенье, конфеты, свежие плоды и ягоды. Кипел самовар.
Помню, как ярко и жарко пекло
солнце сухую, рассыпчатую
под ногами землю, как играло оно на зеркале пруда, как бились у берегов крупные карпии, в середине зыбили гладь пруда стайки рыбок, как высоко в небе вился ястреб, стоя над утятами, которые, бурля и плескаясь, через тростник выплывали на середину; как грозовые белые кудрявые тучи сбирались на горизонте, как грязь, вытащенная неводом у берега, понемногу расходилась и как,
проходя по плотине, я снова услыхал удары валька, разносящиеся по пруду.
Ясный августовский вечер смотрел в окно,
солнце красными лучами скользило по обоям. Степан сидел понурив голову, с вздрагивавшею от рыданий грудью. Узор его закапанной кровью рубашки был мне так знаком! Серая истасканная штанина поднялась, из-под нее выглядывала голая нога в стоптанном штиблете… Я вспомнил, как две недели назад этот самый Степан, весь забрызганный холерною рвотою, три часа подряд на весу продержал в ванне умиравшего больного. А те боялись даже
пройти мимо барака…
И были превосходнейшие места для всяких игр;
под папиным балконом, например: темное, низкое помещение, где нужно было
ходить нагнувшись, где сложены были садовые лопаты, грабли, носилки, цветочные горшки и где в щели меж досок ярко светило с улицы
солнце, прорезывая темноту пыльно-золотыми пластинами.
Руфин
ходил к нему, чтобы молиться, стоя в его тени при закате
солнца, но отсюда крылатый Эол его заносил постоянно
под кровлю Азеллы, всегда, впрочем, с лицом измененным, благодаря Магистрианову искусству.
Бой был окончен. Благодаря Лелькиной речи он закончился ярко, крепким аккордом. Штаб сидел кружком
под большим дубом и подводил итоги боя.
Солнце садилось, широкие лучи пронизывали сбоку чащу леса. Ребята сидели,
ходили, оживленно обсуждали результаты боя. Лелька увидела: Юрка о чем-то горячо спорил с Ведерниковым и Оськой. Ведерников как будто нападал, Юрка защищался.